пятница, 7 сентября 2012 г.

Book of forgotten dreams. История десятая.

Тишина. Я заглушаю ее однодневными мотивами отрисованных под копирку кумиров; кипящим на плите и по каплям расплескивающим мое утро кофе; телефонными звонками всегда не от тех, кто действительно важен; шумом города, в котором я живу бумажной куклой, приклеенной не на ту страницу.
Я запираю тишину на засов, и она живет от луны до луны в моей выглаженной и накрахмаленной спальне. Я боюсь возвращаться в нее, я не люблю себя в ней, я не умею ей принадлежать. Поэтому я приношу в дом чужие шаги и звуки, чтобы они прогоняли тишину, но от них она лишь надрывистей и громче, а я, состарившаяся ровно на одни объятия, снова остаюсь с ней наедине и отвожу взгляд в сторону.
Я смотрю на круглолицую луну, нависшую над городом, на рассыпаные по небу звезды, на длинный-длинный мост из бесконечности в бесконечность, позволяя тишине прижаться ко мне от бедра к колену, наполнить мои легкие ночными раскаяниями небесных тел и беззвучием отлюбивших мотыльков, которые выбирают лететь из бесконечности в бесконечность.
Я молчу, молчу вовнутрь, в себя, где живет и случается совершенно все, где уже свершилось, где еще предстоит, где неважно когда, главное чтобы не с корнем. Я срываю засовы, заполняя тишиной свою вселенную. Я сижу одна ладонями в колени, я смотрю вовнутрь, в себя, где любит и сбывается абсолютно все, где еще не свершилось, но уже предстоит, где в награду за умение оставаться в тишине будут родные шаги и звуки, которые примут мою тишину и сделают меня моложе ровно на одни объятия.

четверг, 6 сентября 2012 г.

Book of forgotten dreams. История девятая


Он спрашивает, чего я боюсь. Я вростаю в него мостами северных столиц и смотрю в падающую на город со стремительной скоростью черноту. Наши артерии и вены завязаны на узлы, мы один организм, наше дыхание скачет по экрану монитора любовным пунктиром. Кофе наш одинаково упрям, мы перечитываем одни и те же мысли, сплетаясь мизинцами, чтобы наверняка. Мы не навещаем сплетников, не выносим сор, не спасаем обрекающих себя.
Он спрашивает, чего я боюсь. В его стихах все меньше меня и все больше чужих метафор. На завтрак ни ложки меда, а лишь отражение сонного вчера, в котором любви не доставало только мне. А впереди такая долгая и незваная зима, в которой ни за что не уцелеть разучившимся греться словами.
Страх. Короткое слово с одинокой стонущей гласной, зажатой в тиски. Пустота его карманов и снов, отсутствие прилагательных перед моим зажатым в тиски с одиноко стонущей гласной именем. Умирающие ягоды на голых кустах, птичьи завитки в пустеющем небе, шпили в осенних сердцах...
Я боюсь, что он уйдет. Я боюсь себя умирающей на лестничной клетке и его искривленных позвонков мне вслед. Я учусь отпускать, зная, что только так принадлежащее мне по-настоящему будет моим. Я учусь признаваться ему в страхах, находить себя в выбираемых им метафорах, видеть предстоящие встречи в разведенных мостах северных столиц и выживать без слов, развязывая артерии и вены, сплетаясь с ним мыслями, чтобы наверняка. Я грею страхи, как одиноких птиц, что не успели в пустующее небо. А потом иду за медом в ближайщую лавку или во все стихи, на которые он нанизал мое одногласное имя.